Аннотация.

В статье рассматриваются психоаналитические взгляды на феномен инцестуозности и влияние инцестуозных отношений на тело субъекта. Уделяется внимание вопросам триангуляции, симбиотических отношений с первичным объектом, нарциссического соблазнения, объектных отношений, отношений с телом и психосоматики.

Адресована специалистам в области семейного и парного консультирования и психотерапии: психологам, психотерапевтам, психоаналитикам, врачам-психиатрам.

Статья.

В современном российском обществе в отдельных семьях периодически наблюдаются инцестуозные отношения. Восприятие обществом данного феномена имеет различные тенденции: избегание, отрицание, замалчивание, рационализация и, наконец, нормализация. Для данной статьи особое значение имеют вопросы взаимовлияния тела и психики человека в контексте инцестуозных отношений с первичными объектами, поскольку психика («психе») и тело («сома») находятся в неразрывной связи.

Инцестуозный климат или слитные отношения в семейной системе зачастую приводят к значительным психосоматическим последствиям, которые затрагивают как ребенка, так и взрослого человека, формируя долгосрочные последствия для их физического и психического здоровья.

Поль-Клод Ракамье уточняет, что инцестуозность связана с нарциссическим соблазнением, единством, слиянием. «Мать и ребенок будут соблазнять друг друга, как будто каждый из них должен быть частью другого» (Ракамье, 1995). А. Грин писал, упоминая М. Кляйн и З. Фрейда, что связь ребенка с грудью матери является прототипом всех последующих любовных связей и что мать является первой соблазнительницей ребенка. И это «соблазнение» оказывает влияние на всю его жизнь.

После пребывания в состоянии слияния матери и ребенка должна последовать сепарация (отделение), вследствие чего грудь матери в психической реальности ребенка перестает быть частью его тела. Вследствие сепарации мать воспринимается как отдельный от него (ребенка) объект. Согласно А. Грину, фаза первичной связи ребенка с матерью, «инцестуозная» фаза, навсегда сохраняется в виде мнестических бессознательных следов. Эта инцестуозная фаза может быть незавершенной. В таком случае отношения мать-ребенок, смешиваясь, существуют как единое целое. Мир других объектов может нести угрозу этому единству, поэтому всякий третий исключается, обесценивается или обращается в ничто. Эта связь может сопровождаться прямыми или скрытыми лозунгами: «если ты будешь отделяться, я умру», «если ты меня любишь, ты будешь вписан в мое желание, если нет, ты разрушишь меня». Отделение приравнивается к смерти, и ребенок оказывается в сложной ситуации «я или мы» с высокими ставками и не менее высокой ценой за любой из выборов, если можно говорить о том, что выбор есть.

Такие формулировки могут превращаться в «терроризм страдания» как способ «захватить» ребенка в плен. «Терроризируя» ребенка, родитель может делать из него «пожизненную сиделку» (Ференци, 1933). Испытать агрессию, например, к больному или страдающему родителю, оказывается невозможным, поэтому она может направляться против самого себя, что может вести к ипохондрическому страху смерти, который также можно понимать как результат бессознательной защиты против желания смерти родителям, при том, что сознательный образ родителя может быть идеализирован.

Каролин Эльячефф пишет о том, что желание инцестуозного слияния с матерью сопряжено с таким же сильным желанием отделиться от нее, соответственно и с агрессией, которая позволила бы отделиться. Эта агрессия становится ключом к индивидуации. Ю. Кристева замечает, что выражение ненависти к матери, которая необходима для разделения, может вызывать сложности в силу интроекции материнского объекта. Тогда на месте агрессивных влечений возможно меланхоличное умерщвление Я: «чтобы защитить мамочку, я убиваю себя». Ненависть, направленная на мать, не уходит вовне, но запирается внутри. Ненависти тут и нет, есть только взрывное настроение, которое замуровывается внутри и убивает, поджаривает на медленном огне, постоянно жжет кислотой̆ и печалью (Ю. Кристева, 2012).

Агрессия может смещаться на третьего участника отношений для сохранения альянса с одним из родителей, может направляться против самого себя — на собственное тело как на материнский объект — и вследствие этого обращаться в симптомы и заболевания или иметь другие способы разрядки.

Особенности инцестуозной семьи

Можно выделить некоторые особенности инцестуозной семьи, поскольку данная динамика не является частью одного индивида, а касается всех участников семейных отношений: отсутствующий либо исключенный третий, смешение поколений, нарушение границ и ролей, замалчивания, семейные тайны и мифы, отказ от горевания, запрет на отделение и личное пространство, устранение различий, недифференцированность, деление на «своих» и «чужих», отрицание проблем и «консервация» конфликтов, изоляция семейной системы, вертикальные детско-родительские альянсы и прочее. При попытке сепарации можно встретить разнообразные пассивные и активные угрозы: шантаж и отвержение, давление на чувство вины и стыда.

Ветер инцестуозности может дуть и в подобных инцестуозных актах — поцелуи в губы, хождение в обнаженном виде по квартире, переодевания при ребенке, сон ребенка в постели с родителем, чрезмерная старательность при подмывании ребенка, совместные купания и хождения в туалет при открытых дверях, посвящение в подробности сексуальной жизни родителей, просмотр порнографии при ребенке и прочий перевозбуждающий опыт.

Оправдания инцестуозных актов могут быть самыми разными, включая контроль над телом ребенка с целью слежки за правилами диеты, подразумевающие совместный сон вплоть до подросткового возраста (Ричардс, 1981; Розенфельд, 1964) и другие рациональные объяснения.

Роль третьего участника в отношениях

В работах Джойс МакДугалл можно встретить термины: «дитя желания» — ребенок, рожденный любящими родителями, которые соблазняют его на жизнь и ожидают видеть его любящим взрослым; и «дитя потребности» — ребенок, предназначенный для удовлетворения собственных потребностей родителей и компенсации их патологической психической организации. МакДугалл также утверждает, что отношения матери со своим партнером предопределяют будущее развитие эдиповой структуры — они (отношения) уменьшают поле для предъявления ребенку своих либидинальных и нарциссических требований с целью удовлетворения бессознательных потребностей и желаний, а также дают возможность остановиться в гиперинвестиции ребенка. В случае отсутствующего, исключенного или самоисключенного третьего сепарация становится затруднительной — тело ребенка может стать носителем чрезмерных конфликтных материнских инвестиций.

Слитность отношений может препятствовать возникновению у ребенка пространства для фантазий и собственных желаний. Родитель не выполняет функцию противовозбуждения, а, скорее, наоборот, перевозбуждает психику ребенка. В подобных отношениях семья может препятствовать процессам ментализации: главенствуют только реальные факты, действия, что в определенной степени можно назвать оператуарным мышлением (франц. opératoire — оперативный: преобладание действия над рефлексией — Прим. ред.), которое является одним из свойств человека, функционирующего психосоматически. Из-за нехватки, скудости, невозможности ментализации и невозможности прибегнуть к поведенческому пути разрядки весь удар может брать на себя тело (П. Марти, М. де М’Юзан, 1963).

Д. Винникотт указывает на важность третьего участника отношений — отца. Объектная фигура отца изначально, благодаря холдингу, присутствует в психике ребенка через материнское отношение. Отец, в свою очередь, обеспечивает холдинг для матери. Таким образом, можно сказать, что возбуждение младенца контейнирует мать, а перевозбуждение матери — отец. Уровень материнской тревоги будет нормативным, что позволит ей перерабатывать сложные, отчасти деструктивные импульсы ребенка, его страхи, а также поможет ей совладать с собственными страхами. В дальнейшем такие отношения матери с отцом формируют у ребенка собственное психическое пространство, в котором будут собираться и накапливаться в целом положительные репрезентации первичных объектов (Винникотт, 1988). Похожую идею о ранней триангуляции и раннем Эдипе можно встретить у М. Кляйн в концепции частичных объектов.

Важно отметить, что в качестве исключенного третьего может быть не обязательно отец, но и мать. Отец и дочь в таком случае объединяются в инцестуозном единстве, исключая мать из своих отношений. Отец удовлетворяет свои сексуальные желания (фантазии) с дочерью вместо жены (уже описанными выше способами), что затрудняет психическое развитие ребенка, перевозбуждая его психику, путая язык отцовской нежности и мужской страсти, а также препятствуя благополучному преодолению нормативного возрастного кризиса, где ребенок вместо эдипальных фантазий получает инцестуозные отношения. Если говорить о пубертате дочери, то отец может сталкиваться с интенсивными инцестуозными желаниями, от которых приходится защищаться разными способами — от отстранения и дистанцирования до агрессивных нападок на сексуальность дочери, вперемешку с оскорблениями и обвинениями в распутстве.

Тело и психика

Тело неразрывно связано с психикой. В связи с этим утверждением Дж. МакДугалл отмечает, что когда это связывание устанавливается на этапе раннего структурирования психики, ознаменованного, например, угрожающей ситуацией для тела, то эти связи могут сохраняться на протяжении жизни, не оставляя других возможностей для реагирования на внешний и внутренний стресс, кроме как через соматизацию. Вместо словесных репрезентаций, связанных с тревожащим аффектом и дающих возможность размышлять, происходит прямой соматический ответ на сообщения об опасности, посылаемые психикой. Таким образом, психосоматические заболевания становятся возможностью для выживания, даже если они парадоксально представляют угрозу для жизни.

Матияс Хирш, рассуждая о телесности, замечает, что для девочки-подростка формирование женской фигуры может означать слияние с плохим ограничивающим материнским объектом ввиду недостаточной дифференциации Я от объекта. И в той мере, в какой растет желание свободы, в той же возникает и обратная тяга, которая переживается как захваченность и поглощенность матерью. Так, образ материнского объекта может переживаться в собственном теле как ужасающий и уничижительно сливающийся. Соответственно, находятся способы совладания с этим объектом: от того, чтобы не дать телу стать женским, получая ощущение контроля над ним (включая расстройства пищевого поведения, например, нервную анорексию), до актов самоповреждения, которые можно интерпретировать как атаку на родительский объект.

С телом могут разыгрываться объектные диады и паттерны отношений с первичными объектами, включая садомазохистические компоненты и упрощение своего тела до вещи, предмета, диссоциированного от себя.

В числе прочего можно упомянуть и вопрос соотношения психических процессов и кожи. Исходя из клинического опыта работы с дерматологическими больными, Дидье Анзьё заметил, что некоторые кожные заболевания связаны с чрезмерной стимуляцией, так же, как и другие — с недостаточной. Нормальная эволюция ребенка и развитие его автономии приводят к исчезновению «общей» с матерью кожи, вызывающей сопротивление и боль. Если отношения между матерью и ребенком являются отношениями с общей кожей, тогда попытки сепарации будут сопровождаться фантазиями о разодранной, рваной и окровавленной коже; эти фантазии возникают как результат разрыва (общей кожи). В этом смысле всякое желание и попытка человека сепарироваться душат и убивают его, поскольку переживаются как сокращение общей кожи, которую невозможно содрать.

Хорхе Уильник, описывая свою работу с больными псориазом, ставит так же и вопрос привязанности. Он заметил, что обострение заболевания у пациентов происходит после значимых ключевых эпизодов, среди которых сепарация занимает важное место. Кожа выполняет очень важную роль в формировании границ собственной личности и когда они исчезают или атакуются, дерматологические заболевания или самоповреждающие паттерны поведения могут стать средством восстановления утраченных границ, или установления нестандартных границ там, где ранее их никто никогда не устанавливал (Уильник, 2017).

Болезненная и мокнущая экзема может держать объект на расстоянии, а самоповреждающее поведение может объясняться тем, что болезненная, кровоточащая поверхность тела становится ощутимой и, таким образом, образует границу «я-тела» — суррогат границы Я, искусственную границу тела, которая должна, словно протез, защищать границу Я от опасности дезинтеграции. Она действует как «вторая кожа» (Бик, 1968), искусственно созданный корсет, который предотвращает вызывающую страх дезинтеграцию Я. Помимо этого, самоповреждение может освобождать Я от других через разрушение других внутри Я (Хирш, 2021). Если продолжать логику самоповреждения, то такой способ может смягчать вину за агрессивные импульсы, адресованные объекту и обращенные на себя или на объект внутри себя.

Отношения с собственным телом, помимо прочего, могут становиться поводом для сохранения инцестуозной связи с родительским объектом, когда заболевания становятся тем, что связывает инцестуозную пару: один непрестанно болен, другой лечит эти болезни. В этом смысле имеет место и делегированный синдром Мюнхаузена, когда родитель может сам провоцировать заболевания у ребенка, а затем их лечить. Нередко симптомы появляются как в моменты отделения от этого единства, так и в моменты повторного приближения. Например, в случае астмы, с одной стороны, пациент может кричать до потери дыхания, вызывая родительский объект, а с другой стороны — задыхаться рядом с поглощающим объектом.

По мнению М. Хирша, в динамике ипохондрии друг за другом следуют два шага защиты: сначала телесная репрезентация диссоциируется от собственного Я, так что тело может использоваться как внешний объект. Затем интернализированный травматический объектный опыт проецируется на него, и оно может перенять его угрожающий характер, одновременно функционируя как спутник враждебного внутреннего объекта (Хирш, 1989). Как вариант, при психогенной боли и самоповреждении тело одновременно отображает деструктивные качества отношений, которые первоначально исходили от первичного объекта, и реактивную агрессию и ненависть к первичному объекту, но в то же время функционирует как сопровождающий человека суррогат родителя (Хирш, 2021).

Ипохондрические симптомы могут проявляться в ответ на угрозу сепарации, угрозу утраты селф-объекта, то есть одушевленного или неодушевленного внешнего объекта, доступность которого необходима для поддержания когерентности самосознания (Кохут, 1977; Столороу, 1979). М. Хирш дополняет эту идею тем, что помимо угрозы утраты селф-объекта, имеет значение и то, что этот объект может завладеть человеком. При этом страх сепарации тоже двойствен: это страх быть оставленным, но в то же время и страх собственного стремления к автономии, встречающего совершенно филицидную (подавление автономности ребенка. — Прим. ред.), обусловленную родительским влечением к смерти агрессию (Руппрехт-Шампера, 2001), то есть агрессивный захват со стороны родительских фигур в ответ на сепарационные стремления подростка.

В качестве краткой иллюстрации приведенных выше факторов можно привести пример клинического случая. Пациентка, девушка тридцати лет, страдающая от диффузной тревожности, психогенных телесных болей, мигреней, панических атак, воспаления придатков, заболеваний ЖКТ и общего телесного недомогания. Рассматривая вопрос семейной системы, выяснилось, что ее мать была крайне вторгающейся, захватывающей, интрузивной, стыдящей и перевозбуждающей: систематическими рассказами о сексуальных неудачах отца, хождением голой по квартире, атакующей любые проявления, не вписывающиеся в ее желания, включая намеки на отделение и наличие в жизни чего-то важнее ее самой. Отец оказался подавлен матерью, которая, по мнению пациентки, сводила с ним счеты. После громких ссор с мужем мать укладывалась в постель к пациентке, попутно рассказывая подробности ссоры, это продолжалось до её 22-летнего возраста. Пациентка становилась контейнером и носителем сексуальных и нарциссических материнских конфликтов. Помимо прочего, на внутренний мир накладывалась цензура Бога как проекция родительского Супер-Эго: «Мне нельзя было думать плохо про родителей, иначе Бог накажет, и я заболею».

Аффективный удар стало брать на себя тело — с раннего возраста она страдала разными заболеваниями, а мать водила ее по врачам. Не спасали и компульсивные мастурбации по 5-7 раз в день, чтобы «хоть как-то успокоиться». Даже у гинеколога мать стояла рядом, внимательно смотрела на ее обнаженные гениталии и контролировала процесс. «Моя мать как будто все время внутри меня, не только в моей постели. Я не могу разлучиться с ней, мне страшно. Страшно, что после этого она умрет. И страшно быть с ней. Когда она рядом, у меня все время болит голова. Если я буду счастливо жить, то она умрет».

Пациентка стала постепенно знакомиться со своей ненавистью, видеть, как она обращается в чрезмерную доброжелательность, правильность, и как в этом участвует её тело. Она вспоминала, как, будучи ребенком, её особенно возбуждали картины родов. Вместе с тем она вспоминала слова матери о том, как той было невыносимо больно и ужасно её рожать. Её возбуждало удовольствие от того, что она причиняет боль матери, что она разрушает её. Были и другие агрессивные фантазии в отношении матери, которые некогда были заперты в теле. Эти агрессивные импульсы были способом отделиться от матери, но слишком сильно пугали и вызывали всепоглощающую вину. «Мое тело, как будто принадлежит матери», — что дает возможность понять в совокупности с другими факторами, что её симптомы и отношения с телом стали способом не только хранить связь с матерью, продолжать ей принадлежать и разыгрывать диады объектных отношений, но и нападать на своё тело как на материнский объект и, таким образом, через тело проявлять свои аффекты. Она говорила: «Когда одному плохо, другому ещё хуже. Он беспомощен».

В процессе терапии пациентка съехала из родительского дома, устроилась на работу и завела первые серьёзные отношения с парнем, несмотря на попытки матери через страдания, болезни, унижения парня и его родителей удержать дочь рядом с собой. Тогда появились актуальные страхи забеременеть и идентифицироваться с собственной матерью. Развитие отношений и собственной жизни, помимо прочего, значило ослабление связи с матерью, что воскрешало страхи: без неё мать умрёт, или она собственной жизнью убьёт мать. В этот период возникли проблемы с репродуктивной системой: контроль за беременностью, конфликт с личными амбициями, которые стали появляться, и ощущение того, что она продолжает принадлежать матери, несмотря на попытку построить личную жизнь. О своих симптомах она позже скажет: «Как будто я хочу сказать ей: „Посмотри, что ты со мной делаешь!“»; и с другой стороны: «Видишь, как мне плохо здесь, я продолжаю быть твоей».

Заключение

В данной статье мы тезисно рассмотрели вопрос инцестуозности, симбиотического слияния, значения эдиповой триангуляции и первичного родительского треугольника в разрезе рисков образования психосоматических симптомов и формирования отношений с собственным телом. Можно заметить, как отсутствие взаимоудовлетворяющих супружеских отношений, латентные и явные супружеские конфликты и кризисы, наличие индивидуальных внутриличностных дефицитов и патогенных конфликтов могут становиться фактором риска психосоматических последствий для юного субъекта, который может быть вынужден занимать несвойственное ему место в семейной системе и становиться носителем конфликтных инвестиций родителей.

Если прислушаться к телу и обратить внимание на симптомы, можно услышать речь и смысл. Этого смысла может не быть из-за скудости функционирования психического аппарата и недостатка символизации. Что происходит с каждым отдельным пациентом? Что хранит в себе тело? И сможем ли мы услышать его голос?

Список использованной литературы:

1. Андре Ж., Грин А., Бир А. и др. Инцесты. — М.: Когито-Центр, 2017.

2. Макдугалл Д. Театры тела: Психоаналитический подход к лечению психосоматических расстройств / Пер. с франц. А. Россохина, А. Багрянцева. — М.: Когито-Центр, 2017.

3. Хирш М. «Это мое тело... и я могу делать с ним что хочу». Психоаналитический взгляд на диссоциацию и инсценировки тела. — М.: Когито-Центр, 2021.

4. Эльячефф К., Эйниш Н. Дочки-матери: 3-й лишний? / Под ред. Н. Попова. — М.: Институт общегуманитарных исследований, 2018.

5. Marty P., M’Uzan M. La investigación psicosomática. — Barcelona: Luis Miracle, 1967. (Título original: L’Investigation psychosomatique. Presses Universitaires de France, 1963).

Примечание:

Данный текст был представлен в форме доклада на V Евразийском психоаналитическом форуме (г. Екатеринбург, 15-16 февраля 2025 г.).